МУЗЫКА МЁРТВЫХ ДЕТЕЙ

Известно, что творцы черпают вдохновение из любых, порой самых неожиданных источников. В ход идёт всё — от ворсинки на ковре до чёрных дыр — если это наталкивает на мысли или вызывает яркие ощущения. Разумеется, сильные отрицательные эмоции — ужас, скорбь, гнев, беспомощность перед вселенной — это то, о чём невозможно молчать и хочется выплеснуть вовне, отделить от себя с помощью творческого процесса.

Странная и даже дикая, сильная, шокирующая тема — смерть детей. Как ни странно, она не так уж редка в мире музыки.

С одной стороны это просто сильно и страшно. С другой — это образ с когнитивным диссонансом в основе: дети — проводники в ангельский мир, воплощение чистоты и невинности, и смерть — самое страшное, что известно человеку, непознанное, безжалостное. Образ холодной мертвой руки, которая уничтожает трепетные, едва раскрывшиеся цветы.

«Мальчики кровавые в глазах» не давали покоя многим композиторам.  У Шуберта на этой почве вообще получился один из его главных хитов — баллада «Лесной царь» на слова Гёте. Сюжет таков: наездник мчит по ночному лесу и везёт сына. Ребёнку слышится голос лесного царя, который уговаривает его остаться в лесу. Шуберт нарисовал всё: и адский топот коня (в аккомпанементе фортепиано), и душераздирающие выкрики ребёнка, пытающегося найти защиту у отца, и обольстительный голос нечистой силы. Как вы догадываетесь, лесной царь забрал-таки душу младенца.

Невозможно мрачна «Колыбельная» Модеста Мусоргского из цикла «Песни и пляски смерти»  — больной ребенок умирает на руках матери, а смерть (по тексту — «сердобольная») стучится в дверь и уговаривает сменить её и посидеть с ребёнком, «навеять мирный сон».

Это не единственный мертвый ребенок у Мусоргского — в опере «Борис Годунов» он сквозной нитью проводит образ убиенного царевича Димитрия. То один, то другой персонаж вспоминает о нём с душещипательными подробностями: «лежит в крови зарезанный царевич», «чудо — вдруг мертвец затрепетал», «но детский лик царевича был светел» и т.д.

«Павана на смерть инфанты» Мориса Равеля  — напротив, светла и возвышенна. Правда, композитор признавался, что он назвал так пьесу, потому что это ему понравилось, как звучит это сочетание слов. Просто по-импрессионистски оценил аллитерацию и никаких инфант не хоронил.

Античный сюжет о Медее, которая убила двоих своих детей, чтобы отомстить мужу-изменнику, был интерпретирован в истории музыки несметное количество раз. Здесь отличились и французский клавесинист XVII века Жан-Филипп Рамо, и итальянский оперный мэтр Луиджи Керубини, и икона американского романтизма Самюэль Барбер, и кто только не. Даже, прости Господи, Тамара Гвердцители.

Греческая оперная дива Мария Калласс сыграла роль Медеи в одноимённом фильме Пазолини (удивительно, но в кадре она не исполнила ни одной арии).

А в 2010 году итало-российский режиссер Джулиано Ди Капуа в панк-опере «Медея. Эпизоды» объединил музыкально-поэтический андеграунд Санкт-Петербурга с театром. Монологи для спектакля написал Лёха Никонов, панк-поэт, лидер группы «П.Т.В.П.», а музыку создали группы «Uniquetunes», «Бензольные мертвецы», «Последние Танки В Париже». Спектакль завоевал Гран-При премии им. Сергея Курёхина.

Мимо этой жуткой темы не смог пройти и великий провокатор Ларс фон Триер.

В фильме «Медея» 1988 года он почти не отклоняется от легенды. Ужасные и при этом красивые кадры (визуальная эстетика у Триера всегда на высоте) сопровождаются тягучей тяжёлой музыкой датчанина Йоахима Хольбека, для которого это стало первой работой в кино:

Самое известное произведение о мертвых детях, наверное «Песни об умерших детях». Австрийский композитор Густав Малер не постеснялся и так и назвал свой вокальный цикл для голоса и оркестра.

В 1901 году он обратился к стихотворениям Фридриха Рюккерта, в которых тот изливал свою скорбь после смерти двоих детей от скарлатины.

Написав несколько номеров, Малер сделал перерыв, женился, родил двоих дочерей и продолжил работу над циклом.

Тексты были вроде этого:

Неудивительно, что жена композитора Альма недоумевала по поводу избранной темы. Она писала Малеру: «Я могу понять, когда музыку на такие страшные слова сочиняет человек, не имеющий детей или потерявший их. Но скорбь о смерти детей через какой-нибудь час после того, как ты целуешь и ласкаешь их, совершенно здоровых и веселых, — этого я понять не могу».

Но Малер был не так прост, он ответствовал: «Человек подобен умершему ребенку: он до сих пор не получит самого необходимого, того, что нужно его душе и телу для роста, пока не будет поздно».

Надо сказать, тема не то чтобы была совсем чужда композитору: из двенадцати братьев и сестёр Малера пятеро умерли в младенчестве, любимый брат Эрнст умер в 13-летнем возрасте, младшенький Отто застрелился, когда ему было 25, а сестры Леопольдины не стало, когда ей было 26.

Да и сам композитор с детства был веселым парнем. На извечный вопрос взрослых «кем ты хочешь стать» он неизменно отвечал — «мучеником». Надо сказать, в какой-то мере это ему удалось.

Вот ещё отличная цитата, характеризующая композитора. Он рекомендовал коллеге Арнольду Шёнбергу: «Заставьте своих учеников прочитать Достоевского. Это важнее, чем контрапункт».

Цикл «Песни об умерших детях» был закончен в 1904 году. Через три года от скарлатины пяти лет от роду умерла его старшая дочь Мария.

Вскоре после этого Малер узнал и о собственной сердечной болезни, стал страдать от депрессии, а после измены жены даже обратился к великому и ужасному доктору Фрейду. Впрочем, было ли лечение результативным, уже никто не узнает — через полгода композитор умер. Он был похоронен на Гринцингском кладбище в Вене рядом с любимой дочерью.

«Ты поешь песенку про что угодно — ты поешь про это. Потому что музыка реагирует на самый существенный вопрос —  про жизнь и смерть. Больше ни про что»,  — сказал композитор Александр Маноцков и придумал очень странную концепцию. Он взял канонический латинский текст заупокойной мессы и с каждой частью отождествил какую-то традиционную детскую игру. Получилась совершенно безумная вещь — «REQUIEM, или Детские игры».

В партитуре кроме нот выписаны и действия-правила тех самых игр.

В течение 40 минут на сцене происходят жутковатые штуки — в рядах хора появляются дети с завязанными глазами. Те, кого им удается поймать — ложатся (умирают). Или ещё отличный ход: используя текст реквиема как считалочку, девочка, которая «водит», по очереди заставляет детей умолкнуть. И когда замолкают все до одного, она поет сама.

Говорят, что в глубинной основе многих игр лежат именно взаимоотношения с загробным миром. У Маноцкова дети прикасаются к потустороннему через жмурки, игры в монетки, считалки, пятнашки, ладушки, платки, прыжки.

Например, в первом номере «Requiem aeternam dona eis, Domine» (Покой вечный даруй им, Господи) дети водят хороводы, а в номере Tuba mirum (труба) играют в «Море волнуется».

Отчасти проясняет суть Реквиема реплика композитора: «Человек, как мне кажется, тяготеет больше всего к тем занятиям, в которых он ощущает свое – не побоюсь этого слова — богоподобие. Ребенок, в сущности, находится как раз в этом состоянии: вот он играет, передвигает туда-сюда игрушки, еще какие-то вещи, и для него это — подлинное, он как бы и владыка происходящего, и зритель».

Произведение было создано в 2017 году специально для московского детского хора «Аврора». Его участники делятся соображениями по поводу исполненного: «"Реквием" — это страшная игра. Все дети, поющие его — ангелы. А все хлопки и звуки — зло, нечистая сила». «Я думаю, что во всем произведении воюют добро и зло. А кто победит — неизвестно никому...».

Нагромождения кластерных созвучий, барочные хроматизмы и напевы, напоминающие плачи и причитания северных народов, сменяются алеаторическими эпизодами (алеаторика — это когда все участники поют/играют, что им в голову взбредет, и в итоге получается довольно страшненький звуковой хаос).

The Little Match Girl Passion (Страсти по девочке со спичками) Дэвида Лэнга —наверное, одно из самых ярких произведений в академической музыке ХХI века. Американский композитор получил за него Пулитцеровскую премию в 2008 году и Грэмми в 2010.

В основе сюжета — известная сказка Андерсена о девочке, которая замерзает на улице в канун Нового года. Чтобы согреться, она сжигает спички, одну за одной, перед ней проносятся сладкие видения — жареный гусь, новогодняя ёлка в огнях и покойная бабушка, которая забирает её с собой.

С первого же номера «Come, Daughter» Лэнг «замораживает» слушателя: многократно повторяющиеся слоги-заикания почти напрямую изображают тремор дрожащего от холода человека.

Дэвид Лэнг рассказал эту историю в форме «страстей» или пассионов (критики усматривают тут влияние Баховских «Страстей по Матфею»). Таким образом он сопоставляет распятие Иисуса со смертью маленькой продавщицы спичек: она проходит через страдания, отвержение толпой, смерть и преображение.

Вот комментарий самого Лэнга: «Сила этой истории заключается не в сюжете, а в том, что её составляющие — ужас и красота — постоянно замещаются своими противоположностями. Горькое настоящее девочки неразрывно связано со сладостью воспоминаний; её нищета наполнена надеждой. Существует некое наивное равновесие между верой и страданием. Слово «страсть» происходит от слова «страдание». В моем произведении нет Баха и нет Иисуса, оно скорее  о том, что страдания маленькой продавщицы спичек возвысили её и стали напоминанием о Сыне Божьем».

Музыку Лэнга трудно перепутать с чем-то, «ты узнаешь её из тысячи». В основе его почерка — минимализм: повторение кратких реплик и их вариантов, наслоение различных ритмоформул. И удивительная работа с паузами. Композитор так организовывает пространство, что они абсолютно равноправны со звучащими нотами.

«Гипнотическое ощущение» музыки Лэнга отчасти связано с заимствованием приёмов электронной музыки, в частности эмбиента, но при этом его сочинения, по словам критиков, «подчиняются неумолимой логике развития и движения формы».

Набор инструментов для «Страстей» — голоса и колокольчики. Голоса — это и прямая речь девочки, и комментарий рассказчика, и слова/чувства толпы. Колокольчики здесь отсылают нас как к рождественским праздничным бубенцам, так и к атрибутам замерзания — кристалликам льда, мерцаниям снежинок.

Премьера состоялась 27 октября 2007 года в Карнеги-Холле. «Страсти» были исполнены Полом Хиллиером и ансамблем Theatre of Voices.

В 1943 году Михаил Гнесин в эвакуации в Ташкенте начал писать фортепианное трио — с разбитым сердцем. Композитор, педагог, брат своих знаменитых сестер-основательниц музыкальной академии недавно потерял сына и пребывал в отчаянии. В концепции трио он объединил личную трагедию и общечеловеческую боль, оплакивая гибель советских и еврейских детей.  Гнесин назвал свое сочинение «В память о наших погибших детях». Слово «реквием», которое он поставил в заголовок, впоследствии заставила убрать цензура.

Трио начинается с солирующего пиццикато у скрипки — это цитата из традиционной еврейской песни «Amol iz geven a yidele» («Жил когда-то маленький еврей»), в которой сын и жена главного героя умирают. Таким образом композитор хотел высказаться о Холокосте, надеясь, что советская цензура не обратит внимание на расставленные акценты.

Сам Гнесин написал небольшую аннотацию к своему сочинению: «В Трио ор. 63 («Памяти наших погибших детей») автор стремился не только отразить нашу общую печаль по нашим детям, ученикам, юным друзьям, погибшим в боях за родину, замученных врагом в оккупированных городах, умерших в обстановке эвакуации. Автор хотел как бы восстановить в памяти слушателей облик этих молодых людей — живыми, юными — от детских мечтаний и игр, от юношеской недовоплощённой любви и устремлений к подвигам — до подлинных первых достижений и внезапной гибели. Этим объясняется то, что в этом произведении наряду со страницами элегическими и трагедийными – немало страниц чрезвычайно светлых. Эпизоды, относящиеся в этой пьесе к поэзии детских переживаний (первая побочная тема сонаты), построены на теме, сочинённой сыном автора Фабием Гнесиным, ныне погибшим, когда ему было всего восемь лет».

Трио получило Сталинскую премию в 1946 году, но из-за «еврейского вопроса» его популяризация была приостановлена, оно не было опубликовано и было исключено из концертного репертуара.  За выступления в защиту коллег, отправленных в ГУЛАГ, Михаил Гнесин был официально осужден в 1953 году, но благодаря внезапной смерти Сталина ему удалось избежать репрессий.

Юлиан Скрябин, сын выдающегося композитора Александра Скрябина, не сочинял о мертвых детях. Он погиб сам — в возрасте одиннадцати лет при невыясненных обстоятельствах в дачном посёлке Ирпень Киевской губернии (его знаменитый отец умер четырьмя годами ранее).

Юлиан был вундеркиндом. В десять лет он поступил в Киевскую консерваторию в класс композиции Рейнгольда Глиэра. Среди однокурсников Юлиана были наши классики Б. Лятошинский и В. Дукельский. Музыковед А. Альшванг с большой симпатией отнесся к юному сыну Скрябина и следил за «гениально одаренным» парнем в период учёбы: «Одиннадцатилетний Юлиан был на положении гетевского Эвфориона: каждое его движение, каждый штрих его личности дышал сильным, хотя и неосознанным талантом»

Незадолго до смерти Юлиан Скрябин написал 4 небольшие прелюдии в стиле позднего творчества своего отца, (что стало предметом для пересудов и дискуссий о подлинности авторства).

22 июня 1919 года Юлиан вместе с группой детей отправился на пикник на один из островков Днепра. Его отсутствие обнаружили уже вечером.

Композитор Николай Слонимский, который одно время делил с семьей Скрябиных квартиру, вспоминал: «Мы нашли тело Юлиана в бухточке, где мелководье резко обрывалось, переходя в яму. Рыбак привязал верёвку к шее мальчика и вытащил его на берег; тело было похоже на длинную тощую рыбу, а ступни оставляли маленькие водовороты».

Марина Цветаева, которая была дружна с матерью Юлиана, писала (насчёт возраста она ошиблась): «Когда тринадцатилетний Юлиан, великий маленький музыкант, сын Александра Скрябина, утонул в днепровском омуте, никто не слышал ни единого звука, хотя от других его отделял лишь поросший кустарником островок — величиною с мою ладонь, — и его учительница музыки, пианистка Надежда Голубовская, говорила мне позже, что Юлиан просто не умел кричать — она хорошо знала мальчика».

Мать Юлиана Татьяна Фёдоровна через три года после смерти сына умерла от воспаления мозга. А его старшая сестра Ариадна прожила насыщенную поэтическую и революционную жизнь и была убита в 1944 году во Франции на явочной квартире.